The Who

The Who

Пенни Вэлентайн, Street Life, 1 ноября 1975

перевод crow

the who

Этим летом: Толлидэй и я слоняемся по теплым вечерним улицам Сохо, рассказываем друг другу истории, вливаясь в персонажей, заглядываем в окна итальянских ресторанчиков, вдыхаем аромат равиоли, вяленой ветчины и разнообразных сыров. Я показываю ему Сохо моего детства — дни, проведенные с друзьями среди бесконечных прилавков и смеющихся лиц. Навязываю ему свой взгляд, вкус того места, откуда пришла я: часть того, что посодействовало моему среднеклассовому происхождению.
Мы разделили Сохо на двоих, Толлидэй и я, как делили всё. Он — мальчишка в футболке Rolling Stones, руки, как у псевдоитальянского гангстера, лежат на худых бедрах, подвижное лицо собралось состроить очередную гримасу — он смешивает свой акцент кокни с непонятными словами. Перед окном Del Monico: «Эй, хошь ченить? Хошешь чашку спагетти?» Пропустил «т» в слове «спагетти», так что получилось «спагейи». Обмениваемся фамильярными ухмылками, и идем дальше во тьму.
Для Толлидэя Сохо был другим. Для меня это странно. Более рискованный. Место шумных событий, резких звуков. Яркая картинка огней и цветов, населенная проститутками, сутенерами, копами и с грубыми уличными законами. Горы мусора в сточных канавах за продуктовыми магазинами. Рыжие и желтые огни просачивались в тихие уголки, где велся ночной бизнес. Ведомая этим парнишкой, я восхищалась, ужасалась, удивлялась всему, что попадалось на глаза.
С Толлидэем всегда так. Всё время что-то новое. Я любила его как брата, и никогда не задумывалась, что он моложе меня на два года и что наши миры — его бедняцкий Восточный Лондон, мой — безопасный Западный, — противоположные полюса. Мы обменивались музыкой, готовились к путешествию по России, которое никогда не осуществилось. Толлидэй — интеллектуал-самоучка, вступивший в партию коммунистов в 15, после всего увиденного, что творилось вокруг. Он водил меня зимними днями на могилу Карла Маркса в Хайгете. Он приобщил меня к Достоевскому, и называл Настасьей для его Мышкина. Он рисовал свои портреты в роли Чайковского, развешивая их в своей комнате — бесконечные толлидэевские лица. Думал, что умрет в 23, не доживет до 25ти. Может, он думал так потому, что чахотка, мучившая его зимой, на глазах превратила его в тощего старого человека в черном плаще. Он никогда не простил себе, что не умер. Не умер, потому что был создан для жизни, женитьбы и детей.
То был Толлидэй, который показал мне The Who, Толлидэй — который взял меня той странной ночью на Сцену.
Друзья Толлидэя. Его друзья были не похожи на него, думали не так, как он, но он знал их, а они в свою очередь понимали его. Друзья Толлидэя носились по Сохо на своих скутерах с развивающимися знаменами на антеннах. Они разъезжали в куртках с капюшоном, узких рубашках с высоко поднятым воротником, симпатичных свитерах и с остриженными головами. Они все были маленькими и тощими, высокомерными и замкнутыми. Они наклеивали на номер таблички «только посылки», даже если сзади сидели девчонки, столь же непостижимые, как и они.
Несколько лет назад я присутствовала при ножевой драке рядом с Асторией во время Rock Around The Clock, и испугалась рокеров, которые выглядели огромными на своих рычащих мотоциклах. Я была страшно напугана, но потом странный интерес одолел меня. Друзья Толлидэя заставили меня почувствовать это. Другой стиль, другая жизнь, на которую я могла лишь смотреть со стороны. Здесь не место богеме среднего класса.
У них была своя группа. Не Битлз — любимцы толпы, не Стоунз с их революционным пылом. The Who были группой мальчиков Модов. Несколькими месяцами раньше они были The High Numbers, и они знали, что к чему. The Who были друзьями Толлидэя. Он работал вместе с Китом Муном, рассказывал, что его набеги на систему были и тогда, только в меньшем объеме, а с годами они невероятно разрослись. Временами Муна назначали главным в регистрационном отделе, так что у него была масса возможностей терроризировать не выспавшихся клерков. Надеясь на что? Быть уволенным, произвести впечатление или перестать быть пустым местом? Возмутительный, бунтарский, даже тогда его сила производила впечатление.
Толлидэй подшучивал над Муном. Энтуисла считал самым нормальным. Понимал внезапные спады и взрывы злости Долтри. А Пит был его настоящим богом, потому что ему нравился Тауншендовский склад ума — наверное, он находил в нем отражение своего собственного. Толлидэй обожал Пита.
Он жил на студии-чердаке Пита на Вардур Стрит, и несколько ночей мы провели там вместе: Толлидэй играл в диск жокея за проигрывателем; с нами был Крис Уэлч, новый журналист Melody Maker, неудавшийся барабанщик; я качалась на стуле. «Три Мушкетера», с любовью произнес Уэлч: поем вместе, пьем вместе. «Splish Splash» Бобби Дарина, «Summertime Blues» Эдди Кокрэна доносятся через звуконепроницаемые стены, за которыми Тауншенд складывает треки в манере, к которой стремился годами, так что у группы уже есть практически полный материал.
Затем следовала ночь, когда переизбыток водки улетучил наш энтузиазм, когда Уэлч так сильно стучал в барабаны, что на них порвалась кожа, а я одним движением руки проломила тамбурин. И затем ужасная протрезвляющая тишина, в конечном счете приведшая к мысли, а что мы все здесь делаем.
Но это было уже позже, когда The Who стали ребятами Кита Ламберта и Криса Стэмпа, зарабатывающими деньги, и повсюду висели их фотографии и валялись здоровенные контракты. Тот вечер на The Scene был другим.
Толлидэй подтолкнул меня, прошептав: «Да не бойся ты!» Я не знала, что будут показывать. Мои руки были схвачены для отметки. Вхожу в дверь в странный таинственный желтый свет. Рассматриваю руку со светящимся номером — моим билетом. Ужасная жара. К стенам прислонились обкуренные ребята. Воскресная ночь после 50ти часов без сна. Напичканные красными и синими пилюлями. Они начали с пятницы. Вернулись домой — чистые и аккуратные, съели свой последний ужин в кругу семьи, затем расселись по своим скутерам. Семьи не увидят их до поздней ночи воскресенья, когда те вернутся назад потертые, побитые, болезненные, опоздают в школу или на работу следующим утром. Это их собственный протест. Доказательство, что они живые, настоящие.
Они начинали с The Scene, используя её как место для вечеринок, или с путешествий в Гастингс или Брайтон, устраивая налеты на город, фотографируясь для сводок новостей. 15ти, 16ти, 17ти летние подростки гонялись за большими рокерами, пока их машины не налетали на камни, давая выход отчаянию.
Каждый такой выходной вечер полиция патрулировала Сцену. И The Who играли там, в дыму и наркотическом грохоте, там, где цвета пожирали друг друга.
Когда той ночью пришли копы, я схватилась за руку Толлидэя, я боялась, что они подумают, будто моя миопия, расширившая мои зрачки — следствие наркотиков, что я закончу свои дни на Боу Стрит.
The Who показывали, выкрикивали свой протест: Британский флаг как флаг борьбы против авторитетов. Ребята всегда знали, о чем речь. Ребята были в The Who, The Who была в ребятах.
Здесь зарождается борьба. Она дерется с тишиной и жуткой решимостью. Кулаки взмывают в воздух, легкие тела стучат об пол, оставляя рытвины у меня под ногами. Прошло несколько секунд, народ стал успокаиваться и рассаживаться по местам. Пару рядов занимают слушатели лет двадцати, парни, невозмутимые в своих свитерах и джинсах. Днем они могут быть кем угодно: механиками, уборщиками, клерками, хоть могильщиками — здесь нет рамок. Сегодня — в манчестерскую ночь на понедельник — они фанаты The Who.
К ним присоединяются ребята лет 16ти, лезущие друг другу на плечи, размахивающие руками; с ними бесшабашные ребята, тупо танцующие в проходах, трясущие своими длинными копнами волос, непонимающие ничего кроме музыки; это и 14ти летки, не успевшие занять место и кричащие «У-О-Л-Л-И!», а затем своим друзьям: «Эй там — КЕННИ, БИЛЛ!», в шляпах с полями, надвинутых на глаза; это и убийственная компания разодетых, выглядящих как отставшие от турне Roxy; тут и коллежские студенты; и 17ти-летки с «Пита Тауншенда в премьер-министры» на майках; здесь и люди с телевиденья с дутым акцентом, тыкающие в спину с просьбой: «Вы не могли бы сказать тем людям, чтобы они сели? Нам не видно». Ха-ха.
Что сказал в прошлом году Пит Тауншенд? Что он не знает, откуда взялась аудитория?
«Не думаю, что мы потеряли одного-из-тех-ребят. Думаю, мы лишь отражение нашей публики. Это всё те же ребята, только немного старше. Плюс молодняк, пришедший поглядеть, что к чему. Когда я был подростком, люди за 25ть были готовы к гериатрии, это было далеко от меня. Сейчас молодежь более зрелая, более осведомленная. Они много читают о The Who, так забавно наблюдать за этой суетой, зачем пишут книги с названием The Who, о чем речь».
Кит Мун, 1 Октября, 1975
«В Лондоне народ более осведомлен, поскольку именно здесь развернулась эта картина с Модами. Даже если они сами не Моды, они видят, что происходит. В провинции люди также имеют к этому отношение, может быть и не столь сильное. Спросите англичанина, почему именно The Who? Он ответит, потому что ездил тогда на скутере в Брайтон или Гастингс, вот почему. Я знаю. Сам там был. Ездил в Брайтон, сидел с ребятами, исполнял „Smokestack Lightnin“ по три часа кряду», Бобби Придден, звукорежиссер The Who.
«Перед концертами мы беспокоились о сцене — как всё будет выглядеть. В конце концов мы бросили заниматься этой ерундой. Они пришли посмотреть на нас, вот и всё. Они знают, мы не Stones со всем их барахлом. Мы Кто. Всё, что им нужно».
Роджер Долтри.
«Они начали со своей особенностью, своей публикой, своей униформой, языком, наркотиками вроде таблеток и дринамила (очень действенная и сильная штуковина). Пришло время кислоты и, — потеря индивидуальности. Её просто не стало. Только отказавшись, ребята смогут стать особенными».
Питер Миден, экс-менеджер The Who.
Годфри 14, и Годфри — черный. Тощий, в темных джинсах, красной майке, черной куртке. Неподвижно стоит возле микшера в студии Шеппертон, просто смотрит. Два дня репетиций перед британским турне, начало которого пройдет в Стэффорде. Годфри и пять других парнишек были приглашены посмотреть на репетицию. Годфри — хулиган и правонарушитель. Он стал причиной бед в каждой из школ, где успел побывать, стал «нетрудоспособным», противником авторитетов, бунтарем. Он и другие ходят в специальную школу в Баттерси, зовущуюся Гидеоном, в попытке научиться чему-нибудь, покуда они ещё слишком малы для мира. The Who на короткой ноге с этой школой и приходят туда пообщаться и поиграть с детьми. «Маленькие стервецы», ласково зовет их Тауншенд.
Сейчас Годфри делает вид, будто ему всё безразлично. Он отказывается показывать удивление. Говорит, пришел, потому что, может быть, здесь есть телевизор, и он сможет посмотреть борьбу Али. Он слоняется вокруг, ни на что не претендуя. Затем, испугавшись странной обстановки, становится рядом с другими ребятами у микшера, и так стоит около часа. Единственные, кто знаком ему среди камерщиков, репортеров, звукотехников и студийных начальников — лица на сцене, единственные, кто говорит на языке, понятном ему.
Долтри там наверху выглядит как Артфул Доджер — на нем легкая кепка, шарфик от холодного ночного ветра.
Никто не знает, каково это, поет он
Быть плохим парнем, несчастным парнем, скрытым за голубыми глазами.
Годфри смотрит, его глаза ищут лицо Роджера. «Они ничего», говорит он, кивая в сторону сцены. «Они хорошие». Это единственный его комментарий.
Зигзаги света переливаются и мигают над моей головой — оранжевый, красный зеленый, красный, красный, оранжевый — одновременно появляется звук, а микрофонный шнур начинает вращаться. Круг за кругом, быстрее и ожесточеннее, будто бы хлыст. В голове проносится мысль — Боже правый! Если однажды он упустит шнур, и тот отлетит в Роджера, его, быть может, убьет прямо у нас на глазах. Разгон, прежде чем слиться с взрывом энергии, разносимой по всей аудитории.
Я СВОБОДЕН, крик радости
Я СВОБОДЕН
Крыша Belle Vue дрожит.
Роджер Долтри наклоняет голову, резко выпрямляется, марширует на месте…
За тобой я вижу миллионы, в тебе я вижу победу.
Долтри стоит в луче света, замшевая куртка застегнута на груди. Оттуда, где я стою, он выглядит мощным, горой мускулов и силы. На самом деле это оптическая иллюзия, вызванная светом и звуком, но сам факт в том, что он полностью уверен в себе, контролирует сцену и публику. Он уверен в своей силе.
Стою перед гримеркой The Who на Ready Steady Go! Всегда так — это колебание. Журналисты, с кем я общалась, считают меня чокнутой. Может и так. А может, они не думают, что говорят. Стучусь в дверь — только муха может это услышать. Жду… Вики Викхэм пробегает мимо, бодрая и запыхавшаяся. Как школьница на хоккее, бросает «привет, дорогуша, как дела, извини, не могу остановиться».
Вики, которая приехала, чтобы задействовать Labelle в американских выступлениях, голодает в Нью-Йорке, дабы доказать, что они лучшая женская команда в мире. Произнеся речь, её голос скрылся за углом. Почему бы мне просто не зайти? Открываю дверь под радостное «привет» Тауншенда и грубое объятие Муна.
Затем показалось сердитое лицо Долтри. Слава Богу, не мне адресованное. Всё лучше, чем общаться с Долтри. Несчастья дома, неудачный первый брак, такой несчастный весь, неуверенный в группе. Он был ужасно неприспособлен к работе. Что он внес? Не умея сочинять как Пит, не умея играть как Кит и Джон. Не великий певец. Каждый день думая, что может случиться, завтра на улице, и что тогда? Обратно на фабрику?
Парень рядом со мной, должно быть, один из величайших манчестерских психов. Он действительно расстроен, что поет голосом Долтри. See Me (пальцы касаются глаз) Feel Me (протягивает вперед руки) Touch Me (прижимает ладонь к ладони). Причина, по которой Долтри обрел такую силу, частично состоит в Tommy — роль, практически его в двух альбомах и фильме. Вот что заставляет его работать против Тауншенда. Tommy был всегда его альбатросом.
Сегодня Тауншенд великолепно исполняет роль Тауншенда. Он заставляет вспомнить каждую взятую когда-либо фотографию, каждое движение, заснятое на пленку. Слева на сцене он совершает дикие прыжки, обозначив этим жестом концовки песен, или же пятится на каблуках во время партии губной гармошки в «Baba O'Riley». Он никогда не выглядел иначе, на этом лице не оставалось глубоких следов ответственности, хотя на нем она лежала более чем на остальных. Это Тауншенд, который показал людям The Who.
Такое положение было его проблемой уже 12 лет — долгий путь через наркотики и религию к чему-то вроде понимания, параллели между публикой и Тауншендом, путь, который должен отразится в пластинке, и заодно постоянное поддержание статуса лучшей «живой» группы. Это то, от чего ему никогда не избавиться. Как результат — шизофрения хорошего/плохого парня, порой заставляющая его дико реагировать, иногда вести себя жестоко или же замкнуто. Вспышки среди общего спокойствия. Они делают Пита очень сложным человеком.
«Той ночью он показал себя. Прямо в середине, когда я уж было решил, что всё идет хорошо. Я поднял глаза и прочел по губам. Я знал, что это означает. На секунду стало ужасно унизительно. Но затем я вернулся к работе и забыл про тот случай. Обязан был забыть. Но иногда эта рана причиняет боль. Он может быть последней сволочью на сцене. Но когда он не за работой, он настоящий джентльмен».
Бобби Придден
«Когда я пришел на эту работу, я спросил нескольких людей, что если Тауншенд меня ударит? Мнения разделились. Кто-то сказал, что надо ответить тем же. Другие сказали, стерпи — он всегда потом извиняется. Всё дело в огромном давлении над ним. Я счастлив быть с The Who в турне. Сейчас мы спорим, где будет играть первая гитара. Я ставлю, что в Глазго».
Алан, ответственный за восемь гитар Тауншенда в турне.
Сегодня они не едут в Манчестер, да в эти дни это и не обязательно. В группе сейчас много силы, Тауншенду куда легче справляться. Не так много напряжения. В былые дни все были ужасно раздраженными.
С теплых улиц в душную теплицу. Удивляюсь, как многие выдерживают эту ночь, когда пот пропитывает одежду, а мокрые волосы прилипли к шее, воздух стал спертым, будто бы его и нет вовсе. Кто-то поднял меня на свои плечи, так что я могла хорошо видеть сцену, люди столько обсуждали это событие. Где-то там Тауншенд посмеивается, выжидая. Рядом с ним Эрик Клэптон, только что из Европы, он клёво выглядит, у меня аж дыхание перехватило.
С первыми звуками музыки в клубе становится темно. Луч прожектора мечется по сцене, пока не останавливается на молодом черном пареньке, на черном гении. Тут он начинает играть на своей гитаре, играть зубами! Фонит ею о микрофон, заставляет визжать, пилит, пока звук не становится ужасно резким. Минута, его тело выпрямляется, и новая волна мук, наслаждений и агрессии. Вижу Тауншенда, тот внезапно хватает за руку Клэптона, они оба — два молодых белых гитариста, выросших на черном блюзе — мгновенно признают молодого черного героя, обогнавшего их, и Тауншенд говорит «О, да!!» Клэптону. «О, да!» восхищаются двое, в маленькой душной комнатушке, в то время как мы смеёмся и плачем.
Сейчас он показывает своего альбатроса. Впервые за пять лет The Who исполняют этот номер. Тауншенду приходилось жить с этим монстром. Он выпустил его и заставил забыть, чтобы создать Who's Next, Quadrophenia и Who By Numbers, но это осталось его собственным достижением. Сейчас кажется, что он готов принять это, показать аудитории это так, как он хочет, чтобы его услышали. Теперь всё доработано и звучит куда сильнее, чем раньше. Долтри научился великолепно петь с Reizner — как ни раздута была продукция — и ещё лучше петь с Russell. Тауншенд, кажется, всегда в странном сомнении. Минуту удивлен чьей-то оценкой, восхищен, а потом вдруг расстраивается, разочаровывается в результате. Т.е. всегда неудовлетворение.
Но что ещё хуже, Тауншенд всегда имел своеобразную привычку всюду выставлять свое эго, а затем в последнюю секунду уходить на задний план. Выходит, если ничего не вышло, то это и не его работа. А если всё удачно, то ассоциировать продукт будут с ним, так что он всегда вовлечен в главные события. Сегодня он говорит о Tommy… а затем с усмешкой вспоминает о фильме.

«Эээй, Вэлентайн, чо стоишь посреди улицы!» Поднимаю голову, вырванная из дремы. Чего?… Стою на Вардур Стрит, думаю, доберусь ли сегодня домой? Устала, всё, что хочется — это такси, огромное желание после 9ти часов сумасшествия. «Ты впадаешь в нервное состояние». Смотрю. Видно пробку машин отсюда и до Оксфорд Стрит, и тут из окна проезжающего такси высовывается голова, усмешка. «Пит!» Взволнованная, смущенная речь среди потока гудков и жуткого дыма. В конце концов, бессознательные рывки, и дверь машины открыта. Кидаюсь на холодную кожу сиденья, ощущаю странное возбуждение, исходящее от моего соседа — хотя лицо остается непроницаемым. «Я встречаюсь с Кеном Расселлом». Удар. Кен Расселл? «Похоже на то», уже медленней. «Кажется, он собирается снимать Томми». Скрип мыслей. Боже, Расселл снимает Tommy. Слов не находится, как это мило, особенно после чумового «Lifehouse», как здорово это слышать, Пит. Хотя, как говорить это, после всех оскалов, тревожных жестов. Если уж Расселл смог превратить Штрауса с Чайковским в оргию садизма и порнухи, что же он сделает с этим? Столько вероятных вариантов. Будет ли Пит принимать в этом участие? «Ну», бодро, обнадеживающе, «Чуть-чуть на консультативной почве», он так думает, а, видимо, еще и на почве музыки.
Элтон Джон, Тина Тёрнер, Энтуисл, Энн-Маргарет, все пьют в холле для гостей в нью-йоркском кинотеатре. Ждут премьеры, смеются, переговариваются. Тауншенд нервно вышагивает по краю плюшевого ковра. Даже Мун просит его успокоиться. Ни следа Расселла или Стигвуда, Тауншенд куда более одинок, чем раньше. Подхожу спросить: «Ты в порядке?». С побелевшим лицом, пытаясь произнести «Да, в порядке», и не в состоянии произнести. Позже его стон из тьмы: «Звук, Боже мой, звук!», выбегая поправлять неполадку.
Вернулся, чувствую подергивание позади меня, страх. Размышляю про себя, что вещь для Расселла слабая, ни смысла, ни проработанной концовки. Темная фигура позади меня вне сравнений — он перфекционист — но клянусь, он следил всё время, пока они работали над его детищем.
«А сейчас», Пит перед микрофоном великолепно маскируется под Селлерса, «выслушайте, пожалуйста, Энтуисловские аккорды».
Рычащее вступление «Heaven And Hell», один из вкладов Джона Энтуисла в репертуар The Who. Энтуисл — одна из живых загадок. В каждой группе есть свой Окс, и чаще всего это басист, довольно скрытная личность на сцене и в жизни. Таково правило игры. И как ни странно, бас и барабаны — сердцебиение всей группы.
Иногда, как и сейчас, я с трудом осознаю его физическое присутствие среди сумасшедших Тауншенда, Долтри, Муна. Но это ничего не выражающее лицо примечает всё. Во время хора «We're Not Gonna Take It» Тауншенд бросает на него короткие тревожные взгляды. Ой — диссонанс среди голосов. И Энтуисл попадает в точку, оглядываясь на причину «это ты сфальшивил».
Он может показывать публике, что является всего лишь нужным винтиком в механизме команды, довольно пресная личность по сравнению с другими, но это лишь показуха. За сценой Окс увлеченно предается выходкам на пару с Муном — никогда не перебирая через край. Иногда ослепляет улыбкой, хотя меньше всего этого ждешь. Иногда, неожиданно, Энтуисл может среагировать на удивление неприветливо.
Долтри говорит ему, что тот играл на «I'm A Boy» слишком громко. Сейчас, в перерыве репетиции в Шеппертон, слушаю о пропусках на субботу, а Джон говорит, что пропуска у него нет. Тон циничный. Сложно, как всегда, понять, шутит он или нет. Бросает: «В конце концов, я всего лишь басист, и играю слишком громко». Ничего не забывает. Смеялся, когда Роджер сказал это, но на самом деле сказанное задело его, или, может, так кажется. Злобный образ вырос на сознании, что такое ожидаемо от него.
Вспоминаю, как напечатала ту дурацкую заметку о The Who и о их женщинах для Disc. Статья была заказная, и представляла собой полный вздор. До сих пор расстраиваюсь. Вышло так, что там не очень приятно описывалось положение Энтуисла. После этого, он не разговаривал со мной четыре года: выходил из комнаты, когда входила я. Намеренно. Тауншенд засмеялся, когда я рассказала ему об этом, сказал: да, он действительно злопамятный, таков Джон. За кулисами в Манчестере, без всякой причины, Энтуисл неосмотрительно прихватил меня попозировать перед кем-то, я была ошарашена. Удивило меня то, что после всех этих лет он наконец-то простил.
Тауншенд пляшет по сцене со словами: «Я хочу добиться чего-нибудь прям сегодня — мы не ставим „Bellboy“»
«Бум!» 3000 играют
«Патамушт» — убийственный взгляд назад — «Кит Мун плохо поет».
Аплодисменты, возгласы одобрения, шиканье, смех.
Мун — человек настроения, сначала махает кулаками, затем ходит пришибленный. Роль Муна великолепно прописана на сцене — любвеобильный парень. Зрители всегда смутно осознавали, что за этой комической натурой скрывается внутренняя сила, притягивающая и пугающая. За два часа он издевается, крушит барабаны, подбрасывает и ловит палочки с быстротой, достойной всемирно-известного жонглера. Мун проделывает всё с такой легкостью, что нет сомнений — он великолепный музыкант.
Всё вытекло из показной индивидуальности Пита и Кита на публике. Годами Долтри и Энтуисл догоняли их, но Мун стоит на голову выше всех — его подвиги в отелях с жаром описываются множеством журналистов по всему миру. За сценой Мун представляет собой соответствующего персонажа: сочетание огорченности, беспокойства, любви. На сцене, особенно во время «Fiddle About», он ведет себя так, что ощущаешь неуверенность публики, действительно ли с ним всё в порядке.
«Если я не буду относится к этой работе с юмором, я к черту с ума сойду».
Харви Гольдсмит, промоутер турне The Who 75го года.
«Привет — это ли не барабанщик Who, Кит Мун? Чёрт, пошли отсюда. Он блин чокнутый».
Четверо ребят на рассвете в Парк Лейн останавливаются помочь шоферу, схваченного Муном (Мун ошибочно полагал, что не знает человека, сидящего за рулем).
«Я не агрессивный человек, вы это знаете. Но проблема в гастролях, в давлении. На этом я поднялся. Помню те выступления в Madison Square несколько лет назад. Все знали, что они были не особо удачными. Я ужасно депрессировал. Помню, как в отеле, упав в отчаянии на стул, схватил стакан и выбросил его в окно. Швырнул со всей силы, услышал звон падения… и стало легче, правда».
Бобби Придден
«Не знаю, сумасшедший я или нет. Агрессия… Впервые отыграв с The Who, я разбил барабанную установку. Иногда я творю черт знает что, потому что всё к черту надоедает. Ненавижу позеров, сволочей-сутенеров, ублюдков, которые меня обманывают… давайте на чистоту, я всегда был таким. Просто сейчас больше людей знает об этом, и выходки происходят в более заметных местах».
Кит Мун
О'Грэди тогда была в Kensington Palace Hotel. O'Грэди гордо проплывала по комнатам, внушая благоговение в людей, хоть раз увидевших надменность её земляничных волос и задранного подбородка. Они верили в её непостижимость. Я никогда не понимала её причудливого юмора, её вкуса прошлого века. Какой потерянной она иногда выглядела, найдя блеск рок-н-ролла, там, где не было ни вкуса, ни грации, ни романтики. Мун знал это, но даже он той ночью был сбит с толку.
Мы с Толлидэем были опьянены концертом Rolling Stones в Альберт Холле. Айк и Тина открывали шоу, где львиные выпады Тины сопровождались сексуальными нападками Мика Джаггера. Забрели на последующую за шоу вечеринку в отеле. Встретили Тауншенда с Муном в номере. Они были куда робее и осмотрительнее, чем Stones. Поедали рыбу с чипсами в лимузине вместе с Чарли и Миком по пути на концерты. Дальше роли поменялись, Stones стали более боязливы, The Who более развязны, всего через два года после The Scene.
Позже, пьяный от вина Мун подкатывает к О'Грэди, стремясь её развеселить. Прибыв с подносом, стаканом, салфеткой, накинутой на руку, почтительно произносит: «Ваш напиток». О'Грэди, продолжая игру, опускает в стакан головки цветов из настольных букетов. «Надеюсь, Вам понравится».Шаркая, пресмыкаясь, опускаясь на пол. О'Грэди и он потерялись в собственном мире, спрятанные среди пролификаций Джонатана Кинга, среди исполнения Эндрю Олдэмом Фила Спектора и суеты Кита Ламберта — забредших в женский туалет по ошибке, и теперь пытающихся, аккуратно, как всегда, разобрать семейную потасовку, происходящую с мрачной решимостью на глазах у испуганной Тины Тёрнер.
В нас слишком много спиртного, и мы все начинаем пошатываться в сторону двери на выход; О'Грэди — держась как обычно, пока не достигла верха ступеней; затем Мун, в порыве страсти набрасывается на неё. С какой силой. Отправив её в полет по 20ти каменным ступенькам. Крик, хруст костей о тротуар, конечная остановка в сточной канаве. Пораженная, наблюдаю происходящее внизу в замедленной съемке. Мун поднимается на ноги, хихикая, садится в свою машину и уезжает.
О'Грэди растрепана, помята, с порушенной гордостью, на грани безумия. Произносит «глупый дурак!», будто бы это был ребенок. Отряхивается, злая — как мог он уйти и оставить её в таком положении, она могла умереть к его сведению! И после всего этого, она встречает его с прежней улыбкой, говорит, что он правда как щеночек, ничего с этим не сделаешь. Он ей всегда нравился. Он такой же чудак, как и она.
Вторник утро, Excelsior Hotel, Манчестер. Отель находится прямо перед аэропортом, и он единственный в Манчестере, привлекающий The Who. Я проснулась, разбуженная самолетом, с неприятным воспоминанием о съеденном сырном сэндвиче в пластиковой обертке в два часа ночи. Плюс больная голова, спасибо отелю, кондиционеру и главному попутному недомоганию. Яркое утреннее солнце подчеркивает интимность комнаты. Моя симпатия к рок-музыкантам в дороге снова возросла.
Харви Гольдсмит сидит за завтраком, скрытый темными очками. Кажется, он смотрит сквозь стакан апельсинового сока. С Утром, Харви. Стон, Гольдсмит в футболке Who By Numbers и куртке Рика Уэйкмана, провел прошлую ночь с Муном.
Став промоутером турне после Сассекского университета, Харви один из ведущих промоутеров, сейчас руководит шестью турами на ближайшие два месяца. Короткий, приземистый, невозмутимый, строгий, когда нужно, Гольдсмит держит прекрасный баланс между мальчиком и мужчиной, держащим всё в своих руках. «Никогда не видел», говорит он с восхищением, «команды, более готовой выйти на сцену, чем они в пятницу».
Утреннее жужжание по поводу перепалки на четвертом этаже прошлой ночью — начатой Муном, законченной рабочими.
Сложно сказать, как это началось, но результаты таковы: одна дверь спальни выбита; один этаж затоплен; одна девушка найдена в коридоре, покрытая пеной для бритья. Рори Карр, репортер NME, проснувшись, сказал, что не хотел спать, когда все остальные веселятся, фотограф Melody Maker, Роберт Эллис, сказал, что его камера продолжала работать — на автомате похоже — в пять утра. Я тихо поблагодарила стол заказов за бронь комнаты на первом этаже.
Бобби Придден помнит, как, в конечном счете, сполз по стенке на рассвете с отказывающей ему выносливостью, в бреду под ритм «Help», исполняемой Муном. Проснулся часы спустя под исполнение битловского хита номер 103.
В какой-то момент Энтуисл и Мун играли в крикет барабанами и пустыми бутылками из под шампанского. Видимо, Мун ещё практиковался в гимнастике на люстре. Дуг, помощник Долтри, общительный, дружелюбный парень с видным экстровертным качеством говорит Кербишли, что отметил прошлой ночью — Кит должен стать старше. Говорит, что отчетливо видел, как тот проверял свой вес на люстре, прежде чем начал на ней раскачиваться!
Несмотря на протесты Харви и Карра, прошлая ночь выглядела не так устрашающе, как многие другие рок-разгромы. Больше похоже на мальчишник. Однако, женщина, пришедшая убирать мою комнату, не увлекалась рок-н-роллом и нашла происшедшее крайне возмутительным.
«Слышали о прошлой ночи», говорит она, неодобрительно качая головой. Уставшая после своей 16й комнаты, она не могла спокойно реагировать на событие. «Ну не глупые ли они. Я имею ввиду, они уже не дети, и должны заплатить. Ничего хорошего».
Можно её понять — как расстройство Муна нашло выход, как рабочие приводили всё в порядок… Спорим, будь возможность, она бы выкинула в окно пепельницу.
Билли Кербишли выглядит хрупким. Гастрольный менеджер The Who со времен отъезда Ламберта и Стэмпа во Францию и Америку соответственно, Кербишли — настоящий кокни. Замкнутый, тяжелый на подъем, пришедший в рок-н-ролл с по праву подозрительным отношением к людским играм, что есть, в конце концов, ещё одной стороной бизнеса. Это тот тип человека, который сделает The Who по-настоящему богатыми после всех этих лет.
Долтри всё ещё в постели под покровительством местного врача, пришедшего прошлого ночью после жалоб певца на то, что не может дышать, что легкие перегружены. Запланированная пресс-конференция отменена. Кербишли выражает отеческую досаду на болезнь Долтри: «Он подхватил эту чертову простуду на прошлой неделе, дважды прервал репетиции. И что он после этого делает? Разгуливает под проливным дождем, идиот».
Тауншенд единственный, кого нет в отеле. Он вернулся в Манчестер на прошлой неделе, через день после репетиций, с женой и детьми остановился у друзей.
«Мы сейчас не часто видимся — и это чертовски здорово. Вот что держит нас вместе 12 лет без изменений».
Кит Мун
Пит Радж занят беседой с Кербишли за завтраком. Он прилетел вчера из Америки обсудить американское турне. Радж прошел долгий путь со времен работы на Track. Мальчишка, зараженный рок-фанатством, теперь дышит богатством и успехом.
Он загорелый, хорошо одет, и вместе с тем новая нервная быстрота, и прикосновение американских газет к его южнолондонскому выговору. Сейчас он живет в Нью-Йорке — самый молодой организатор гастролей в мире. Радж вытащил Stones и The Who, вы?ходил сотни людей из пятидесяти городов. Сейчас он собирается снимать стадион для зимних гастролей The Who.
Воскресенье, день. Бесконечные газеты разбросаны под ногами. Где-то звонит телефон. Нахожу его под цветным приложением, сонный голос в трубке, «Ммм?». «Привет. Пенни? Это Нэнси». Прохладное ощущение паники.
Нэнси… думала, она приедет в Нью-Йорк вечером — приплывет на Королеве Елизавете, вернется в Америку, чтобы открыть офис The Who. Высокая, тихая Нэнси оставляет любимую Англию, чтобы сделать The Who чем-то большим в Нью-Йорке — городе, где её слабая средне-западная психика борется за выживание.
«Нэнси! Я думала, ты…»
«Да всё в порядке, успокойся». Нет, она не собирается пропустить корабль. Медленно успокаиваюсь. Просто нужна помощь доставить всё в Саутгемптон.
Оцепенение, когда зимним полуднем вхожу в потрепанный отель в Пэддингтоне и нахожу её в главной комнате — беспомощную, безнадежную, несмотря на телефонное утешение.
«Этот груз». Безрадостный взмах рукой. «Как доставить всё это на борт? Груз валялся тут же, 20 или 30 чемоданов: фотографии Who, биографии, факты дискографии, всякая ерунда для раскрутки малоизвестной команды. Нэнси борется с трапом, а я пытаюсь шутить. Как здорово прибыть на роскошном лайнере, с доставкой багажа, персоналу понравится это после нескончаемых Gucci. Затем в каюте глупо хихикаю над её проблемой, когда она лежит в раздумье на своей койке, говоря нет, то есть да, она может это сделать.
Выставляя Monty Python против всех американских глупостей на семь лет вперед. Научившись бороться вместе с The Who, теперь скрывала за внешней веселостью мрачную решимость.

Позже в письме сообщается: „800 американских туристов на борту корабля из Лондона в Нью-Йорк теперь знают о The Who, прибыв с фотографиями команды в багаже“.
Харви Гольдсмит врывается в бар „Только Для Артистов“, хлопок рук: „Давайте парни, надо собираться“.
Рабочие поворачиваются на своих стульях, в руках кружки с пивом, летаргическое выражение лиц: „Эх, уложимся до восьми“. Харви хохочет, заказывает выпить.
У рабочих сегодня простая работа — усилители в 3, 400 ватт, подмостки стоят с понедельника — но они займутся ими позже, до четырех они будут разбирать оборудование, чтобы завтра отправить его обратно в Лондон.
Их становится всё больше — всё больше людей, обменивающихся потными футболками на сцене, но всё ещё полно старых лиц, которых ты ждешь увидеть. В этом плане The Who уникальны. Десять лет назад у них был всего один рабочий Вигги — лысый не по годам, обладатель рыжего парика, содержатель всех шуток группы, с неисчерпаемым юмором в перерывах между перебранками и драками. Сейчас он содержит студию в Баттерси где хранит воспоминания в виде фотографий людей с тяжелыми травмами и любовную переписку. Сегодня он так светится гордостью, что я пыталась его узнать минут десять.
Через полтора часа Бобби Придден заглядывает к ним, с минуту растерян. Чего он терпеть не может, говорит, — это слоняться без дела.
Придден — маленький круглый человечек с редеющими волосами и с неутомимым характером. Он был главным звукорежиссером The Who в течение шести лет. До этого он был рабочим. Своему делу он научился у Альберта, из Traffic. „Помню, годы назад часто останавливался в коттедже Traffic, а Пит как-то зашел ко мне домой посмотреть на меня“, говорит он. „Моя мама говорит, извини, Пит, не знаю, где он. Он ушел за сигаретами — три дня назад. Сумасшедшие были деньки“.
Он рад, что после репетиций „Bellboy“ был вырезан из программы, поскольку нужна была дополнительная готовая запись. Он будет работать с группой до конца недели, составляя несколько новых трэков с Who By Numbers для чартов.
Наступает вторая ночь в Манчестере, четвертый концерт, будто бы последний день турне, и Долтри надрывает глотку, зная, что у него всего неделя на реабилитацию.
Они все на грани самоубийства, Тауншенд напряжен больше всех — громадный прыжок через всю сцену. „Pinball Wizard“ такой мощный, что работники гадают, выдержит ли напряжение. 3000 людей проходят от начала до конца, но это не страшно, столько вложено заботы и ностальгии. Только одна группа может дать им такое чувство.
Всё, что Пит рассказал в „My Generation“ до сих пор остается актуальным. Пит в The Who, The Who в ребятах, ребята в The Who, The Who в Пите, и так круг за кругом. И ребята патриотично носят британский флаг. Без насмешек.
Сейчас The Who — британский эталон и лучшая рок-н-ролльная группа в мире.
И как воедино слиты три лучшие вещи — начиная с „Baba“, поднимаясь к „We're Not Gonna Take It“, снова снижаясь и под конец переходя в „Won't Get Fooled Again“. Такое изобилие слепящей силы с самого начала и в течение двух часов выдержать тяжеловато. Но после „Tommy“ им пришлось подурачится, чтобы публика немного отдохнула перед продолжением».
«Суть в том», говорит человек с Polydor, «что они ни на чем не основаны».
Но это не так — «Summertime Blues», протест Эдди Кокрэна против кризиса возраста был создан для забавы — как много этого в работах Тауншенда. Группа не появляется из ниоткуда — и Кокрэн для The Who был всегда большим влиянием.
«Его дерзкая гитара, дикие выходки и видимая агрессивность… просто притянули меня к нему. Великолепные песни, великолепное исполнение. Он не устраивает рок-балет. Его агрессия сексуальна. Знаете, он ведь может ударить по башке, если подойдешь близко к сцене. В своем роде мы тоже сексуальны, наверно — парни приходят посмотреть на нас, чтобы сравнить и переоценить свою мужественность. А мы стараемся делать, как делал он — исполнять великолепно великолепные песни».
Кит Мун
За кулисами после выступления Питер Миден спрашивает, не помню ли я, когда он приносил первую запись High Numbers «I'm The Face» в офис? Миден, который ушел и вернулся после отказа Rolling Stones со словами Тони Холлу: «Ты только подожди». Он знал эту группу лучше Стоунз. И, сначала оставив The Who на попечение Стэмпа и Тэйлора, он вернулся назад.
Рег Тэйлор обдумывает большие планы насчёт Рождественской вечеринки — первый год чего-то особенного. Решения принимаются не в офисе, а в ресторане. Тэйлор, маленький толстячок лучезарно улыбается нам — его работникам, его детям — кружась в мягком кожаном кресле и елозя ногами по толстому шерстяному ковру.
На шестом этаже дома на Риджент Стрит, я, монотонно стуча по пишущей машинке, пытаюсь согреть дыханием руки, но это не помогает, даже несмотря на всю имеющуюся верхнюю одежду, одетую в попытке спастись от жуткого холода. Тепло снова уходит, и мои ботинки выстукивают дробь о голые половицы.
Рождество в Boyfriend и 10 фунтов сверх за год работы на четырех спекулянтов. Принося домой 9 фунтов в неделю. Ненавидя эту широкую руку, протягивающую белый конверт, и неизбежную речь: прекрасно ли я провела время? Качаясь в крутящемся кресле, я пыталась сдержать слова, что вовсе не здорово провела время, мне совсем не хотелось говорить сердечные речи, и лучше бы он просто дал мне деньги, и я бы ушла.
Головокружение и злость после пьянки с Хенеки во время ланча, глаза ядовито уставились в картинку позади него — его яхту. Злости в этом году куда больше, чем раньше. Две недели споров касательно пригласительного списка, в который включены сотни, даже Beatles — такие милые ребята и всем нравятся, и даже Stones, потому что он о них слышал. Но не High Numbers. Ни в коем случае. Противная, грязная ребятня, и он слышал, что они ещё и раздалбливают все вещи вокруг.
Миден суется в дверь на следующий день, спрашивая о вечеринке, приглашены ли они? Стыдливо, мрачно произношу «извини», злясь от несправедливости. Миден говорит, что они будут очень расстроены, когда узнают — так небрежно. Не обвиняя их. Обещаю снова попытаться договориться. И снова провал.
Никакой радости от вида Stones, вваливающихся в дверь, после столкновения Джаггера с Олдэмом, сталкивающих цветочные горшки с подоконника ресторана.
Только спустя год, наконец-то уходя, забрав свои документы и глубоко дыша, я шла в последний раз по коридору, когда до меня донеслись слова Тэйлора: «Не правда ли, мы сотворили из Who большую группу?».

Оставить комментарий



Клуб любителей британского рока - rockisland