X-Ray

Coxo Первые записи Village Green

отрывки из книги рэя дэвиса X-Ray

Coxo

Как-то в поздно вечером воскресенье я решил, что пора вылететь из гнезда и отправиться навестить бескрайний испорченный мир большого города. Я проследовал к церкви Св. Иакова, возвышающейся над северным Лондоном, сел на 134 автобус и устроился наверху, разглядывая улицы, пока автобус вез меня в Вест-Энд. Я вышел на Лестер-сквер и пошел бродить по узким улочкам Сохо. Это было моим первым рискованным путешествием, совершенным в одиночестве в возрасте пятнадцати лет в темный, нездоровый, неряшливый мир.
В то время я этого не понимал, но та поездка на автобусе стала моим выходом во взрослую жизнь. Впервые я ехал по улице в красном лондонском 134 автобусе. До той поездки мой музыкальный мир ограничивался мюзиклами Роджерса и Хаммерштейна, прослушиванием песенок кантри и вестерн по радио, пластинками в стиле би-боп, принадлежавших сестрам, и ранним рок-н-роллом, семейными сборищами у пианино с пением популярных хитов, а также хитами молодости моих родителей, песен из мюзик-холла. Теперь же я был в городе сам по себе, пробуя на вкус новый мир, мрачный мир неоновых огней и ночных клубов, кафе, проституток, мелких преступников. Я ни с кем не разговаривал, просто гулял и наблюдал. Мои прогулки по Сохо оставили отпечаток на моем подсознании и начали влиять на мой стиль игры на гитаре. В том возрасте, когда мало что производит впечатление, изменилось мое отношение к миру. С приходом опыта начинаешь по-другому воспринимать аккорды и ноты, которые играешь. Даже берешь ноты уже по-другому; я решил, что уже вырос и пора как можно скорее уходить из школы. Я нашел работу в отделе верстки в инженерном журнале на Роузберри-авеню в Холборне. Вскоре я обнаружил, что несмотря на собственный кабинет, в действительности я не более, чем возвеличенный вариант конторского мальчика. Обеденные перерывы я обычно проводил на Грей-Инн-роуд в поисках дешевого ресторана, где можно было получить еду в обмен на чеки, предоставленные работодателями. Можно было оставаться обедать в типографии с другими работниками, но все они являлись воинственно настроенными членами профсоюза и проводили время, играя в карты и жалуясь на фирму, обсуждая, как можно в очередной раз поскандалить с дирекцией.
Среди них был лысеющий старик, который носил синий комбинезон и никогда ничего не делал, только играл в карты. Все называли его Ублюдок, потому что сам он ни к кому иначе не обращался. Он постоянно ковырялся в носу. Иногда, когда к нам заходил с проверкой начальник, он приворялся, что чистит печатный пресс, но как только босс выходил, Ублюдок едва слышно шептал: «Ублюдок». Он показал мне изнанку школы профсоюзов. Ублюдок полностью извратил в моем сознании слово «профсоюз», и меня начало доставать, как он со своими дружками издевается над мной за то, что я работаю во время перерывов на чай. Дошло до того, что я притворялся, что не работаю, чтобы от меня отстали.
Каждый четверг я отправлялся в фирму дизайна и верстки на Треднидл-стрит. Я пошел на эту работу прежде всего потому, что хотел заниматься дизайном, а объявление в «Ивнинг Стандард» подчеркивало, что у них имеются «возможности для молодежи с художественными наклонностями». Я счел это шансом доказать, что я действительно молод и обладаю художественными наклонностями. К своему разочарованию, большую часть времени я заваривал чай. В один из тех редких случаев, когда мне позволили проявить себя в качестве дизайнера, начальник отдела дал мне для набросков туалетную бумагу с тем, чтобы ее можно было использовать по назначению, если моя работа не будет соответствовать стандартам. Даже учитывая мой ранний уход из школы, я не считал, что этот эксперимент развивает мои таланты дизайнера.
Я ушел из журнала и после целого ряда не менее тупиковых работ решил, что в пятнадцать лет все-таки еще рано возвращаться в школу.

Первые записи

Наша первая официальная сессия звукозаписи состоялась в студиях Pye в январе 1964 года на Марбл Арч. Хотя у меня имелось несколько собственных песен для группы, Шел, Ларри и Артур Хауз решили между собой, что нам следует записать старую песню Литтл Ричарда «Long Tall Sally'» Именно эту песню Битлз включали в концертную программу в ходе своего европейского турне, и наши менеджеры решили, что для первой пластинки лучше ничего не найти. Pye Records согласились выпустить ее от своего имени, а мы оплатили все расходы на запись. Мы записали еще три песни, для которых я заранее подготовил демо: «You Do Something», «You Still Want Me» и «I Took My Baby Home». У нас были в запасе демонстрационные записи и для других моих песен, «I Believed You» и «You Really Got Me». Пейдж сказал, что «You Really Got Me» компанию грамзаписи не заинтересует. Когда я в последний раз поставил это демо в его офисе, Пейдж выключил его, не дослушав до конца. Общий вердикт гласил, что эта песня либо «слишком блюзовая», либо «недостаточно попсовая». Мы начали включать ее в концертную программу, но все считали, что записывать ее слишком рискованно.
Поскольку в тот момент Эйвори с нами еще не играл, было решено пригласить студийного ударника Бобби Грэма. Я слышал его игру на других пластинках и находился под впечатлением его стиля и энергии, напоминавших звучание всех хитов Дейва Кларка. Грэм добавил нашему звуку аккуратности и объемности, обычно сведенной на нет искаженной и нечеткой гиатрой Дейва и моей слишком громкой игрой через усилители, не приспособленные для такой мощности.
Когда мы настраивались в студии, Дейв взял аккорд, от которого начал фонить усилитель. Благодаря этому аккорд завибрировал в воздухе между гитарой Дейва и подключенным к ней усилителем Vox AC 30. На нем стоял маленький зеленый усилитель, который в свое время помог Дейву получить размытый звук. Инженер, устанавливающий микрофон перед колонкой Дейва, отскочил назад. Дейв улыбнулся и взял еще более громкий аккорд. На сей раз он отдался не низким мелодичным воем, а пронзительным свистом, заставившим инженера заткнуть уши. Дейв поднял визжащую гитару повыше, чтобы усилить эффект. Инженер вскрикнул, выбежал из студии на улицу и, насколько нам известно, так и не вернулся.
В конце концов Дейва уговорили выключить усилитель, и мы продолжили запись. Сначала мы записали инструментальное сопровождение, а потом пришла пора наложить и вокал. Когда в конце сессии мы проиграли окончательный вариант, мы с Дейвом изумились тому, как мастерски Шел Тэлми сгладил все шероховатости и заставил песни звучать изысканно и профессионально. Я поразился тому, как здорово мы звучали, пусть даже это было на нас совсем не похоже.
«Long Tall Sally» стала нашим первым синглом, с «I Took My Baby Home» на второй стороне. Pye Records предложили нам контракт на выпуск трех синглов с возможностью продления договора с их стороны. Роберт и Гренвилл получали процент как Boscobel Productions и передавали какую-то сумму компании Ларри. Продюсировать синглы должен был Шел Тэлми, а нашим агентом назначили Артура Хауза. Теперь успех был неминуем — оставалось лишь, чтобы сингл стал хитом.
«Long Tall Sally» должна была выйти через несколько недель, а у нашей группы все еще не было имени. Когда мы играли с Робертом на танцах, мы называли себя «Boll Weevils» в честь песни Бо Диддли. Я всегда считал, что это звучит слишком игриво. Позже мы значились как Ravens, но Роберт думал, что это слишком провинциально.
Как-то вечером мы выпивали в пабе с Ларри Пейджем, и кто-то обратил внимание на псевдокожаные накидки, которые носили Дейв и Пит. Кто-то другой сказал, что у нас эксцентричные ботинки, как у Хонора Блэкмена в «Мстителях». Ларри услышал, что нас назвали «с заскоком», и сделал вывод, что благодаря нашей эксцентричной одежде и тому факту, что новый ударник выглядит точь-в-точь как полицейский портрет извращенца, можно запросто назвать себя Kinks. Мы посмотрели друг на друга с безразличным видом, помолчали, допили напитки и ушли. Через несколько дней Ларри показал нам макет рекламного объявления для сингла, и там черным по белому было написано: Kinks. Я решил, что это ужасно, но глаза Ларри сияли от возбуждения.
«Kinks. Коротко — всего пять букв. На афишах вы будете последними, нужно же чем-то выделяться.»
«Но люди подумают, что мы полные козлы!»
«Ну, это не так уж плохо. Могу себе представить. Любопытство победит. В это весь трюк. Вы все вырядитесь в кожу, возьмете хлысты и оденете сапоги для верховой езды. Настоящие извращенцы.»
Ларри жизнерадостно метался по комнате. Дейв и Пит развеселились, но не приняли этого слишком всерьез.
«Потом мы сфотографируем вас в кожаной одежде, — с энтузиазмом продолжал Ларри. — Хлысты и кожа. Поместим картинки в музыкальных журналах. Это понравится. Но вам нужно будет обзавестись новыми сценическими костюмами. Сплошные пряжки и кожаные полоски».
Я смирился. Я знал, что когда пластинка провалится, название можно будет поменять, так что мне было все равно. Ни один из наших менеджеров, кроме Ларри, не имел опыта в шоу-бизнесе, поэтому считалось, что ему виднее. Имя мне не нравилось, но я в этом не разбирался. Мое собственное имя не нравилось мне еще больше, но я прожил с ним всю жизнь, мне ли жаловаться?
И через несколько недель мы, Kinks, оказались в бутике Джона Стивена на Карнаби-стрит, в последний раз примеряя сценические костюмы — эдакая зеленоватая, словно Темза, облегающая одежда Робина Гуда с кожаной отделкой в стиле «Мстителей». Помесь третьесортного исторического фильма и магазина «S&M». Идея костюмов, как и первая запись, появилась по велению прихоти и поспешно воплотилась в жизнь, дабы не отстать от моды и успеть в срок. Единственная разница заключалась в том, что наша пластинка по крайней мере звучала законченной, а костюмы выглядели так, словно портной забыл прострочить материал по швам перед доставкой.
И еще одна проблема заключалась в моих зубах. Если точнее, пространство между моими передними зубами смотрелось на фотографиях черной дыркой всяких раз, когда я улыбался. Особенно это беспокоило Ларри, который, сам будучи певцом в дни скиффла и раннего попа, знал, что вокалист должен обладать безупречной внешностью, хорошим цветом лица и, прежде всего, двумя рядами сверкающих белых зубов. На сингле пел я, и я же отличался всеми тремя изъянами. Первые два можно было преодолеть при помощи большого количества косметики, но роковой недостаток, а именно дырку между двумя передними зубами, исправить было сложно.
Ларри, по крайней мере, был откровенен. «Тебя в жизни не выпустят в эфир с таким частоколом во рту. Я договорился о встрече с дантистом. Он все уладит».
Я тихо сидел у дантиста, пока тот неодобрительно рассматривал мои зубы. Потом он исполнился уверенности.
«Мы многим звездам помогли, а у них зубы были хуже. Это не займет много времени».
Мне немедленно стало легче, и я почувствовал не таким уж уродом. Потом я услышал звук бормашинки. Он вызвал во мне воспоминания и моих бесконечных визитах к зубному врачу, когда я был ребенком. Мне стало ясно, что дело обстоит не так уж просто, как мне обещали. Когда я спросил, что со мной собираются делать, дантист небрежно объяснил, что он срежет оба передних зуба и поставит коронки. Он уверил меня, что они продержатся всю жизнь, а выглядеть я буду приличнее. Я выскочил из кресла. После истерических телефонных звонков Ларри и Гренвиллу мы сошлись на компромиссном варианте и договорились поставить на мои зубы временные коронки для выступления по телевидению. Если они меня устроят, дантист попозже поставит что-нибудь более прочное. И я отправился на свое первое выступление на Ready Steady Go!, сверкая зубами, сравнимыми разве что с зубами Кролика Багса.
Мы услышали, как оператор говорил режиссеру:
«Крупный план вокалиста? Того, с дурацкими зубами?»

Village Green

Поймите, что я никогда не манипулирую ситуацией в творческих целях. Я стараюсь изо всех сил сделать свои произведения безличными, но иногда в подсознании застревает что-то такое, что необходимо вытащить на поверхность. Именно тогда страх стал моим постоянным спутником. Судебным разбирательствам конца не было видно. Как-то ночью от полного отчаяния я достал большую бутылку водки и выпил ее до дна, сочиняя текст к песне под названием «Wonder Boy». Водка пробудила во мне первобытные мужские инстинкты. Закончив писать текст, мне захотелось иметь сына. Я поплелся спать. «Wonder Boy» должен был стать прощальным подарком доброй душе, дружбе, чему-то очень дорогому.
Я дошел до той стадии, когда, зная, что «Wonder Boy» не будет гигантским хитом, меня больше волновало, что именно я пишу, чем как оно будет продаваться. По-моему, пластинка заглохла, не дойдя и до двадцатой позиции, но Гренвилл сказал, что видел в каком-то клубе Джона Леннона, и тот все время просил диск-жокея поставить «Wonder Boy»; наверное, такой знак одобрения со стороны музыканта одного со мной ранга доказал, что «Wonder Boy» не был такой уж ошибкой. Иногда, когда песня идет из души автора, сложно сказать, в своей ты уме или нет. Когда весь мир признает твою работу, это значит, что люди смотрят на твое сумасшествие сквозь пальцы. В случае с «Wonder Boy» мне показалось, что люди, купившие пластинку, не уловили мой оичный подтекст. Они покупали пластинку Kinks. Для меня же это был крик о помощи. Только потом до меня дошел весь смысл произошедшего.
Нечто похожее случилось, когда я записал «Days», хотя я не осознавал, что пишу на тот момент самую значительную вещь в своей жизни. Та песня предсказала конец группы. Перед тем, как ее записать, я уверился в том, что Куэйф решил окончательно уйти из группы. Мы записали инструментал, я записал вокал, а Никки Хопкинс накладывал партию клавишных. Куэйф подошел ко мне с коробкой, где лежала пленка, и заменил слово «Days» на «Daze» («Изумление»). Наверное, я разозлился в равной степени как на него, так и на себя. У меня выросло огромное самомнение; моя работа стала мне слишком дорога. Дело в том, что, до такой степени гордясь своей песней, я находился в состоянии эмоционального изумления относительно того, кто я, где я, с кем мне хочется быть. Может быть, то же самое случилось и с Куэйфом.
Однажды вечером, сидя у себя дома, я проиграл законченную запись «Days» моим маме и папе. Там же присутствовали моя сестра Гвен с Брайаном, моим первым гастрольным менеджером, и их дети. Их маленькая дочка Дженис печально смотрела в сад. Выражение лица Дженис подсказывало — скоро что-то подойдет к концу, но, может быть, она просто расстраивалась из-за того, что ей не дали пойти поиграть в сад. Я понимал, что «Days» расскажет всему миру о том, что группе пришел конец. Оставалось только сделать прощальный жест — записать «The Village C,reen Preservation Society». Когда песни были готовы, я подумал, что после запрета Kinks уже никогда не вернутся в Штаты. Пока весь мир тяготел к любви, миру и Сан-Франциско, Kinks сидели на окраине Лондона, записывая странную пластинку о воображаемой зеленой деревушке.
Видите ли, я думаю, что с уходом Куэйфа исчезла часть изначальной движущей силы и решимости. Конечно, у нас появилась замена. Дальтон был хорошим парнем, но первая группа ушла, и когда Барри Вентцел сфотографировал нас для обложки рядом с Кенвуд-хаус в Хемпстеде, он запечатлел конец группы. К следующему альбому, «Arthur», я отношусь со смешанным чувством. Местами он достиг определенных музыкальных высот, и, без сомнения, стал первой пластинкой, придуманной действительно как музыкальная пьеса, написанная рок-группой, но в целом я вспоминаю не то, каким он получился, а то, каким он мог бы быть.
«The Village Green Preservation Society» привлек определенное количество поклонников-чудаков, хотя коммерчески альбом потерпел фиаско и почти не звучал по радио. В 1968 году, когда он вышел, альтернативного радио в лице пиратских станций практически не осталось. Наше прославленное правительство объявило вне закона эти последние станции, подлинно независимые отдушины. Теперь радиоволны монополизировало BBC, а для многих начинающих диск-жокеев Kinks звучали слишком по-английски. В то время как все остальные считали, что самый кайф — это принять ЛСД и как можно больше других наркотиков и слушать музыку в коме, Kinks пели песни о потерянных друзьях, бочковом пиве, мотоциклистах, злых колдуньях и летающих кошках.