Kevin Ayers — O — 1996

«Он — оптимист, из каждого кризиса он возвращается почти без потерь, однако панический страх „стать слишком знаменитым“ останется на всю жизнь, и никогда больше Кевин не сделает этой ошибки...» Sybelle, 1996, для журнала «О»

kevin ayers

Солнце, солнце и море, рядом с тобой бокал вина и юная белокурая леди — что еще нужно для счастья? Ну разве что немного музыки и хорошие друзья. Может быть, не всем это подойдет, но вот уже лет сорок он не изменяет своему кредо — Кевин Эйерс, великий сибарит, самый ленивый из всех музыкантов, когда-либо живших на свете.

Для Кевина Эйерса, родившегося в 1944 году в Herne Bay, в Кенте, судьба с самого начала приготовила несколько сюрпризов. Не успел он научиться ходить, как семья переехала в Малайзию, где и прошло его детство. Жизнь текла неторопливо и расслабленно, жаркие тропики были его миром; но вдруг в семнадцать лет его отправляют обратно, да еще и в сопровождении унизительного судебного постановления — ехать к маме в Кентербери, поскольку «Лондон может оказать на него дурное влияние» (просто ясновидящие были эти судьи!). Он без проблем поступил в Кентский университет, но состояние души было препаршивым, а в голове — полная каша. «Большую часть жизни я провел на Востоке, и с английской молодежью у меня не было абсолютно ничего общего; нам и говорить-то было почти не о чем...»

Однако в это время в Кентербери как раз сформировался небольшой кружок молодых людей, которые тоже считали, что не у всех найдется, о чем с ними поговорить. Юный Эйерс со всей своей колониальной непосредственностью не замедлил присоединиться к этим рафинированным английским студентам, и вскоре отвоевал себе прочное место в костяке тусовки (помимо Эйерса, в него входили такие авторитеты, как Роберт Уайатт, Майк Ратледж, Ричард Синклер и братья Хопперы).

Какая компания в 1963 году рано или поздно не превращалась в группу? Друзья из Кентербери исключением не были. Большие интеллектуалы, они увлекались авангардным джазом — для Эйерса эта музыка казалась «сплошной тарабарщиной. Я заставлял себя ее слушать, потому что мне нравились люди. В результате я к ней даже привык и полюбил...» — но до этого было еще далеко. Новоиспеченная группа — The Wilde Flowers — приняла его в свои ряды не столько из-за его музыкальных убеждений, сколько потому, что он был обладателем самой лохматой шевелюры в Кентербери. Так или иначе, он стал вокалистом и доставил коллегам немало проблем своим тривиальным увлечением Битлз, в то, время как их пристрастиями были соул, джаз и авангард.

За два года своего существования The Wilde Flowers достигли определенной популярности в Кенте, а их неистовый вокалист даже начал писать собственные песни, хотя и не из тех побуждений, которые ему пытались привить более серьезные друзья: «Мои стихи никого не интересовали, но стоило мне подобрать несколько аккордов и соорудить мелодию, как все начинали прислушиваться».

В июле 1965 года Эйерс решил, что пока с него хватит и на целый год дезертировал на Майорку (тогда никто не знал, что этот побег станет лишь первым в серии аналогичных выходок). Там он встречает австралийского битника Дэвида Аллена -родственную душу, с кем, недолго думая, решает организовать новую группу. Видимо, уже тогда Эйерс имел вид эдакого не от мира сего свободного художника, поскольку на горизонте не замедлил появиться первый (но не последний) в его жизни меценат -эксцентричный американский миллионер Уэс Брансон, который захочет финансировать этот проект. И вот, снова в Кентербери, они будоражат общественность своими невероятными идеями. Даром убеждения Эйерса бог не обидел — Роберт Уайатт покидает The Wilde Flowers, Майк Ратледж бросает Оксфорд, и новая группа Soft Machine бросается в пучину экспериментов, импровизаций, наркотиков, световых шоу и гитарных наворотов. «Мы были уникальной группой в вопросе музыкальных интересов: у нас был Майк, который интересовался только современным джазом и классикой; Роберт, которого тянуло к соул; и я, кому гораздо больше нравились вещи попроще — Битлз, The Lovin' Spoonful — теплые песни». К моменту появления Soft Machine на сцене лондонского андерграунда автор их первого хита, бас-гитарист и вокалист Кевин Эйерс разрабатывает себе эксцентричный имидж — он появляется на сцене накрашенный румянами и с подведенными глазами, белокурые волосы волнами падают на плечи. Кое-кто вяло пытается приклеить к нему ярлык гомосексуалиста, но Кевин только смеется: немногие могут похвастаться таким списком побед над слабым полом.

Эйерс подарил группе довольно удачный сингл, два американских турне и участие в записи первого альбома, который стал краеугольным камнем успеха Soft Machine. A что же дала ему группа? По большей части, иммунитет к успеху, дорожной жизни и славе. «Во время первых гастролей я был пьян от всего этого — ничего подобного я в жизни не видел. Девушки в очереди у моей двери, бесплатная выпивка. Но к моменту второго турне все изменилось — я полностью отстранился от происходящего — такое напряжение, все на нервах; самолет, гостиница, концерт, гостиница, самолет, гостиница, концерт — и так далее. Я просто запирался в комнате со своим микрофоном... Я лежал на полу, уставившись в потолок. И к концу 1968 года я не выдержал.» Позже Роберт Уайатт, покидая Soft Machine, скажет: «Они стали слишком знаменитыми для меня». Для Кевина Эйерса этот момент наступил значительно раньше.

Он — оптимист, из каждого кризиса он возвращается почти без потерь, однако панический страх «стать слишком знаменитым» останется на всю жизнь, и никогда больше Кевин не сделает этой ошибки. Отравившись гастролями и продав бас-гитару Митчу Митчеллу, он снова сбежал в Испанию. «Я сказал — все, конец, с этим покончено. Я лучше стану рыбаком. Но у меня осталась моя гитара, и я начал писать песни -просто так, для развлечения, записал кассету, отнес ее в EMI и они заключили со мной контракт».

Уже первая сольная пластинка, Joy Of A Toy, отмечена безукоризненным вкусом, который никогда ему не изменяет; английский фольклор и малайские мелодии, медленные баллады, исполненные этим неповторимым вкрадчивым голосом и эксцентричные аранжировки соседствуют рядом, дополняя друг друга, как кусочки мозаики. Второй альбом, Shooting At The Moon — феерия звука, фантазия на сказочные темы; лимерики, кэрроловские парадоксы, и опять этот голос, и эти волшебные аранжировки; чуть-чуть больше авангарда — и станет скучно, но Эйерс всегда великолепно выдерживает это самое «чуть-чуть». Не пытайтесь его классифицировать -он и сам вряд ли даст определение своей музыке: здесь и кельтский фолк, и французские шансоны, американский рок-н-ролл и мелодии экзотических стран, вино и фрукты, звери и птицы, горы и долины, и снова солнце и море... Импрессионист.

Bananamour — более роковая и более философская пластинка, сдобренная юмором и пародией; поиски истины в вине явно не увенчались большим успехом, но другие пути ему неведомы. В песне, символически названной «Гимн», Кевин вопрошает: «почему жизнь проходит впустую, почему мы никак не можем проснуться, когда с нами происходит столько непоправимых катастроф?» Но не такой он человек, чтобы задавать риторические вопросы — ответ совсем рядом, стоит только перевернуть пластинку: «Иди налегке, и твой груз не потянет тебя вниз» — всю последующую жизнь он будет руководствоваться этим принципом.

Получишь гонорар — потрать его, пока есть желание; умей радоваться сегодняшнему дню — неизвестно, что будет завтра, так зачем же зря трепать нервы? Так, выпустив весьма удачный с коммерческой точки зрения альбом Sweet Deceiver, Эйерс надолго скрылся из виду, а потом вдруг появился с новой группой, полный идей. Широко улыбаясь, он поведал прессе о том, что целый год провел на тропических островах, потом купил себе корабль и остался без денег; нужно на что-то жить — и вот у него опять новая группа, готовая к записи.

Эйерс обладает невероятным даром притягивать к себе талантливых музыкантов; однако, хотя для них выступать с ним — немалая честь, их амбиции не в пример больше его, поэтому никто не задерживается надолго. Название его первой самостоятельной группы — Kevin Ayers and The Whole Wide World оказалось пророческим: за десять лет с ним действительно успел поиграть весь мир — кто в качестве временных, а кто — в качестве постоянных музыкантов, хотя сложно назвать постоянной работу, на которой еле-еле можно продержаться шесть месяцев. Kevin Ayers and Archibald, Kevin Ayers and Banana Follies, Kevin Ayers and Decadence, Kevin Ayers and 747, Kevin Ayers and Soporifics — он продолжал изощряться в названиях до тех пор, пока ему не надоело, а затем назвал очередную группу просто Kevin Ayers Band. Майк Олдфилд, Дэвид Бедфорд, Лол Коксхилл, Стив Хилладж, Эдди Спэрроу, Энди Саммерс, Zoot Money — неплохая подборка аккомпаниаторов; а на пластинках он приглашал записываться Роберта Уайатта и Элтона Джона, Бриджет Сент-Джон и Нико — как он сам говорит, «я давно знаком с ними со всеми, я точно знаю, что кто и что может сделать для конкретной вещи. Каждая песня — другой сюжет, новая картина». Кажется, студия — единственное место в мире, где он не позволяет себе халтурить и лениться.

Стихи песен не уступают музыке — причудливое сочетание хипповских поэм, дэндизма и декадентских настроений; абсурдное и комическое рядом с подавленностью и одиночеством. Несправедливо было бы утверждать, как сделало одно американское издание, что «все свои песни он писал в одном из трех состояний: спьяну, под кайфом или с похмелья», но доля истины в это есть. Он может быть наивно искренним и соблазнительно циничным, но при этом никогда не фальшивит. Даже с извечной темой любви он обращается по-особенному, по оскар-уайльдовски: «Не скажу, что люблю тебя, потому что это неправда, но ты сама знаешь, что я стараюсь...»

Журналисты его обожали — может быть, потому что он всегда угощал их дорогим вином, а может быть, за то, что он никогда не скрывал своих грехов, с очаровательным видом сообщая, например, что учил пить самого Кейта Муна. Они наградили его целым рядом лестных кличек — от «счастливого гедониста» и «эксцентричного рок-аристократа» до «капризного космополита». Он был любимцем менеджеров Питера Дженнера и Эндрю Кинга — на большие превышения кредита они шли разве что ради Сида Барретта. Он был в фаворе у двух престижных компаний грамзаписи — Harvest и Island. Публика неизменно приветствовала его с восторгом — он равно импонировал и бородатым хиппи, и интеллектуалам в очках, и девушкам — искательницам прекрасного принца. Он исчезал — но непременно появлялся вновь, как всегда, беззаботный, мечтательный, полусонный бездельник, готовый выплеснуть на аудиторию новую подборку своих солнечных песен.

Если бы он только захотел, если бы он хоть раз постарался — какого бы успеха он мог добиться с таким материалом и сценическим потенциалом! Но нет, он уверенно обходил все ловушки и западни, которые расставляла ему карьера рок-звезды. Как только пресса начинала слишком уж восторженно отзываться о его музыке, как только он замечал блеск зарождающегося безумия в глазах поклонниц, он сжигал мосты и бежал прочь от славы, которая могла помешать ему жить так, как хочется.

На Багамы, на Ямайку, на Майорку — подальше от толпы, подальше от игры в хит-парады, поближе к солнцу. Солнцепоклонник, король своей средиземноморской банановой страны, обезоруживающе искренний, как всегда.

«Хотел бы я сказать, что живу на свои гонорары, но, по правде говоря, у меня есть один-два богатых друга, которые меня поддерживают...»

Если он что-то и записывал в восьмидесятых, то по большей части для развлечения. Он может запросто вернуться к большим компаниям грамзаписи — но предпочитает маленькие фирмы. Англия ждет его возвращения — но ему вполне неплохо живется в Испании, и свои редкие концерты он дает именно там — скорее всего, от лени.

«Я был невероятно удачлив, с семнадцати до сорока лет я отлично проводил время... но теперь я не знаю, куда девать оставшуюся часть жизни». Слишком пессимистично, чтобы быть правдой. Он-то уж точно придумает, если заставит себя сосредоточиться. Может быть, выпустит еще пару пластинок?